Юрий Горобец. Рыцарь искусства

РЫЦАРЬ ИСКУССТВА

Народного артиста РФ Юрия Васильевича Горобца по праву можно назвать патриархом отечественного театра и кино. За более чем пятьдесят лет творческой жизни он сменил пять театров. На его счету около двухсот ролей в театре и кино. И если в театре раскрылись все разнообразные грани его таланта, то в кино он чаще использовался как актер второго плана. Сам Горобец своей судьбой доволен. Ему повезло как в творческой жизни, так и в личной. Вот уже почти полвека он женат на Тамаре Ивановне Лякиной, ведущей актрисе Театра имени Пушкина.

— Юрий Васильевич, расскажите, где Вы родились, кто были Ваши родители?

— Родился я в городе Орджоникидзе, который потом назывался Дзауджикау, а затем Владикавказ. Но жил там очень мало, только в детстве. Отец закончил индустриальный техникум и был направлен работать на механический завод в Тульскую область, город Ефремов. Затем участвовал в финской войне и, когда началась Великая Отечественная война, сразу ушел на фронт.

В этот день, 22 июня, меня впервые отпустили в кино одного. Дали мне рубль, и я пошел. Дело в том, что к нам домой пришли гости. Все они расположились в саду, на траве, скатерть расстелили. А меня отправили, чтобы я под ногами не болтался. Я стою в очереди в кино и слышу объявление о войне. Бегу домой. Прибежал, а они сидят там на траве – веселые, песни поют. Я говорю им: «Война!». Они вошли в дом, включили радио. Отец был в такой косоворотке расшитой, веселый, здоровый. Он сразу пошел в военкомат. И в этот день я его видел в последний раз.

Раньше было формирование военных полков по месту жительства. 388-й полк был наш, ефремовский. Командовал им Кутепов Андрей Андреевич. Все мужчины города были приписаны к этому полку. На фронт его провожал весь город. Судьба этого полка и его командира стали прообразом для романа «Живые и мертвые» Симонова. Отец был комиссаром. Под Могилевом они действительно подбили 29 танков в одном бою. Погиб сам Кутепов и фактически весь полк. 29 июля, через месяц.

— А как появилось желание стать актером?

— Оккупация Ефремова была 22 дня. В городе шли бои, нас бомбили, обстреливали. И однажды был очередной налет. У нас не было своего подвала, поэтому мы бегали к соседям напротив. В тот момент, когда мы перебегали дорогу, летел самолет и стал обстреливать дорогу. Мы упали, мама меня накрыла, но я все равно подглядывал. И с горы, как будто лава, прошел пулеметный ручей, но в нас не попал. Я, видимо, испугался и стал заикаться очень сильно. И потом в школе даже устные предметы отвечал письменно на доске. Этот недуг сказался на мне: товарищей было мало, ограниченное общение.

Приятель мой ходил в драматический кружок, что-то там репетировал, а я его сидел и ждал. И однажды не явился один артист, игравший в чеховской «Ведьме» ямщика. В конце спектакля он произносил всего одну фразу: «Пурга кончилась, пора бы и в путь, барин». Одни твердые согласные, что для меня в жизни выговорить было невозможно. И кто-то говорит: «Да вот Юрка скажет. Все равно он там сидит, ничего не делает. Даже если и не сможет, путь забирает баул и уходит». Одели меня в плед, тулуп. Я выхожу на сцену, беру баулы и говорю чисто, без запинки: «Пурга кончилась, пора бы и в путь, барин». Мне это так понравилось, что я стал ходить в этот кружок. Стали какие-то рольки давать. И меня тянуло туда, потому что в жизни у меня проблемы с произношением, а на сцену выхожу – нет. Был какой-то элемент перевоплощения.

В 1951 году проходил первый Всесоюзный смотр художественной самодеятельности, в котором я участвовал как чтец. В тот момент я уже оканчивал школу, и надо было идти в армию. Направили меня не в армию непосредственно, а в Академию танковых и милитаризированных войск имени Сталина в Москве на инженерный факультет, куда впервые принимали сразу после школы. Во дворе Академии мы жили в палатках и сдавали экзамены. Там был такой порядок: утром – построение, а днем сдаешь экзамены. Если сдашь – остаешься, если нет – старшина говорил: «Шаг вперед, в распоряжение военкомата». Значит, не сдал экзамен. Вот так происходил отсев. А у меня оставался только немецкий язык, остальное все сдал. И вдруг я получаю телеграмму с грифом «Правительственная», которая все во мне перевернула. Там написано было: «Вы прошли заключительный тур Всесоюзного смотра художественной самодеятельности».

Как и в любой воинской части, там была дырка в заборе, и мы в эту дырку бегали в самоволку. Я сразу в эту дырку. Пошел по адресу, указанному в телеграмме. Там шли прослушивания. Председателем комиссии была Барсова Валерия Владимировна, великая русская певица. Там же сидел Андрей Гончаров, тогда еще молодой режиссер. Я прочитал стихотворение, после чего меня попросили подойти к комиссии. Так как я был в полувоенной форме, то меня спросили, почему. Я объяснил, что сдаю экзамены в академии. Мне говорят: «А что, в артисты нет желания?». «Да я как-то об этом не думал». Там в комиссии сидели педагоги ГИТИСа, они как раз набирали в этом году курс и предложили мне прийти к ним на просмотр.

Всю ночь мне это не давало спать. Днем заваливаю немецкий язык, и на следующее утро меня отправляют в военкомат, где говорят: «Не хочешь учиться, пойдешь просто служить». Но так как полученная мной телеграмма была от Обкома и от ЦК Профсоюза Углича, то они меня от военкомата отхлопотали. Я сдал экзамены в ГИТИС и стал учиться…

Это длинная история, но мне кажется, что она не очень обычная. Всё было против того, чтобы я стал артистом. Мама так радовалась, что я буду в Академии, что меня там и оденут и накормят, и что получу специальность инженера. И была страшно расстроена, когда узнала, что я поступил в такое несерьезное учреждение.

Закончил я ГИТИС в 1955 году и меня по распределению направили в Ярославский театр имени Волкова, театр с богатейшими интереснейшими традициями. Я благодарен вообще этому театру. Эта такая школа. Это, я считаю, очень важный момент.

— Потом Вы перешли в другой театр.

— Потом я переехал в Одессу. По семейным обстоятельствам – женился потому что. С сожалением, но должен был уехать. Она заканчивала ГИТИС, а в Ярославле не было музыкального театра.

— В Ярославле Вы много играли?

— Да. Вообще в этом отношении мне повезло. У меня недавно был юбилей и я по памяти насчитал, что в театре и кино мной сыграно где-то двести ролей. Это очень много. У меня не было простоя.

— В Театр Пушкина Вы перешли, потому что Тамара Ивановна там стала работать?

— Я работал в Одессе. Однажды Борис Иванович Равенских, замечательный режиссер, каким-то образом очутился с директором театра Зайцевым в Одессе. Они там где-то отдыхали и зашли в театр. Видимо, я им понравился. Потом я получил открытку от Зайцева с приглашением в Москву. И я приехал. Не сразу все устроилось. Полгода жил у поэта Григория Пожиняна. И все эти полгода в Театре Пушкина сидел на диване, под лестницей. Сидел до тех пор, пока можно было сидеть. И вот как-то раз пошел в ГИТИС. Меня там Гончаров встречает и говорит: «Ты что здесь делаешь? Давай ко мне завтра приходи». Я пошел в Театр на Спартаковской, которым он тогда руководил, написал заявление. И тут же вечером из Театра Пушкина мне звонит зав. труппой: «Почему вас сегодня не было в театре?». Я говорю: «Что, опять под лестницей сидеть?». Потом я понял, что из Театра на Спартаковской в Театр Пушкина моментально донесся слух о том, что я был у Гончарова. Это так же донеслось и до Равенских. Меня находит зав. труппой: «Завтра приходите, у вас репетиция». И меня сразу назначили на две роли. Начал репетировать и дело пошло.

Потом Борис Иванович ушел из Театра Пушкина, и я перешел к Андрею Александровичу Гончарову в Театр Маяковского. Там я играл в «Детях Ванюшина», интересная была работа.     … Позднее меня обманул один режиссер. Я мечтал поставить и сыграть одну пьесу, а Андрей Александрович был уже не очень здоров. Тот режиссер пообещал мне поставить эту пьесу и обманул.… С  Гончаровым я очень трудно расставался.… И уже оттуда я перешел в МХАТ имени Горького. Мы с Татьяной Васильевной Дорониной были знакомы еще по Театру Маяковского, она там тоже работала.

— А в кино Вы начали сниматься еще до приезда в Москву?

— Да, я снимался на Одесской киностудии.

— Наверное, первый успех в кино пришел после «Приходите завтра»?

— Да. Фильм начали снимать, когда я еще был Одессе, а закончили, когда я уже работал в Москве. Катя Савинова заболела, год был перерыв. Картина получилась замечательная. А какой Папанов! Это один из моих любимых артистов.

— Вы очень много снимались в Белоруссии. Был такой фильм «Батька», где у вас главная роль.

— Да, но он только в Белоруссии почему-то шел. С ним тоже история интересная. Я ехал после спектакля вечером домой и увидел, что на Художественном театре вывешивают огромное панно: «Завтра премьера фильма «Батька» — и мой портрет. Никогда в жизни таких не было, во всю стенку. Звонит мне директор кинотеатра и говорит, что хорошо бы перед началом сеанса выступить. Мы с ним договорились. Приехал домой, никому ничего не сказал. Думаю, утром поедем на репетицию, и жена ужаснется! Едем. Смотрю, висит другое панно: «Премьера фильма «Освобождение». Звоню этому директору: «В чем дело?». А дело в том, что тогда впервые в Союз приезжал канцлер ФРГ Брандт. И в верхах возникло такое мнение, что фильм пока надо убрать, так как там много жестоких сцен, он был полудокументальным. «Батьку» сняли и заменили более помпезным «Освобождение». И после этого по России он так нигде и не шел. Позже я ездил с этим фильмом в Новгород, на Урал, Сибирь, Дальний Восток. Почему-то, его показывали, в основном, на кораблях. Видимо, копию сделали для Украины, и они банки с фильмом меняли с судна на судно.

— Вы за этот фильм даже премию получили на Всесоюзном кинофестивале?

— Да, я был первым артистом, который получил премию за лучшую мужскую роль почти подряд на двух фестивалях. За «Батьку» и за «Время ее сыновей».

— Потом в той же Белоруссии Вы снимались в «Людях на болоте» и получили Государственную премию за этот фильм.

— Да. Я говорил, что отец мой погиб в Белоруссии, под Могилевом. У меня какое-то особое отношение к этому краю, земле, народу. Очень собственное, личное. Обожаю этот многострадальный народ. Плюс ко всему я подружился с режиссером Виктором Туровым и снимался во всех его фильмах. Один из них – «Время ее сыновей». За него я второй диплом получил на кинофестивале, а за «Люди на болоте» и «Дыхание грозы» Государственную премию. С ним я работал до самого конца. С его кончиной моя кинокарьера закончилась. Здесь считали, что я белорусский артист, а в Белоруссии, что я туровский артист.

— После 1995 года была большая пауза, Вы вообще нигде не снимались.

— Да, вот сейчас только где-то начал. Пришел на съемочную площадку и убедился в том, что сейчас совершенно другое кино и другие методы съемки. Все по-другому. Нет ни артистов нашей школы, ни режиссеров. Нет, потому что нет никакой школы. Сейчас другая технология. Раньше один план в день мы должны были снять, а сейчас снимают и монтируют одновременно. Видеоаппаратура, пленку проявлять не надо. И в этих условиях невозможно говорить ни о режиссерском, ни об актерском творчестве. Кино стало не художественным, а повествовательным.

— И долго вы сопротивлялись сериалам?

— Сопротивлялся, пока сам не начал сниматься. Это больная моя тема…

— И в антрепризах не работаете?

— Нет. Понимаете, в чем дело – где появляются деньги, там конец. Никакого искусства. Это несовместимые вещи. Искусство всегда было бескорыстным, артисты всегда были бедными. Ничего хорошего в этом, конечно, нет. Но сейчас все заботятся о том, как бы побольше заработать. Меня, как хочешь, суди, но не интересуют меня совершенно деньги. То, что я получаю, не очень много, но мне хватает.

— Юрий Васильевич, расскажите, как Вы познакомились с Тамарой Ивановной.

— Эта история очень личная. Я расскажу, как мой отец познакомился с моей матерью, будет одно и то же. У меня мама совершила подвиг, который потом повторил Буденный с Ворошиловым. Она на Волге учительницей работала. Ее первым мужем был Евтушенко Никита. В 20-е годы было много всяких банд, как вот сейчас. И она, как учительница, должна была участвовать в культурном воспитании детей. Она выступала, играла «Наталку-Полтавку» в клубе, в станице Александровской. А Никита был из семьи рыботорговцев- промышленников. Как-то раз он проезжал на тачанке мимо клуба и саданул по окнам из пулемета. Она пришла домой, взяла детишек и ушла. Одной девочке было два года, второй – четыре. А дело зимой было. Перейти Волгу зимой, допустим в районе Ярославля, невозможно. Поэтому артисты, которые жили на том берегу, часто ночевали в театре. Она сумела перейти Волгу в районе среднего течения и дойти до Северного Кавказа. Ей было 24 года. Там она устроилась учительницей где-то на окраине. Жила на квартире у какой-то женщины вместе с подружкой. Однажды они шли со школы, и кто-то все время шел за ними следом. Было темно. Мама решила, так как подружка незамужняя, то это ходят за ней. А папа был в ту пору секретарем райкома партии. Фамилией Горобец тогда пугали, как милиционером. И однажды ночью мама с детишками спала. Вдруг стук в окно. Хозяйка спрашивает: «Кто?». «Открывай, Горобец!». Открывает. Входит Горобец, снимает с печки девок, заворачивает в бурку. Мать оделась. Он сажает всех на коня и увозит. И вскоре родился я…

Так вот и я с Тамарой Ивановной. Ей очень симпатизировал главный режиссер Борис Александрович Равенских. А я с ней играл «Поднятую целину» и «Двенадцатую жизнь», про любовь всё. На этой почве у нас взаимная симпатия возникла. Она в общежитии жила на Проспекте Мира. Я пришел к ней, забрал ее и увез к себе. Борис Александрович обалдел. Он говорит: «Как же ты мог так со мной поступить? Я же твой учитель». Ну, так вот и поступил! Увез и дела с концом. Вот уже много лет мы вместе. Главное, что с возрастом понимаешь: если бы этого не случилось, то даже представить невозможно, как бы сложилась жизнь. Только сейчас стал понимать, что она для меня значила, что она для меня сделала… У нас есть дочь, она работает редактором на телевидении.

— И внуки, наверное, есть?

— Нет внуков, к сожалению. Но надеемся.

2004 год